Стихи Владимира Маяковского
УТРО
Угрюмый дождь скосил глаза.
А за
решеткой
четкой
железной мысли проводов -
перина.
И на
нее
встающих звезд
легко оперлись ноги
Но ги-
бель фонарей,
царей
в короне газа,
для глаза
сделала больней
враждующий букет бульварных проституток.
И жуток
шуток
клюющий смех -
из желтых
ядовитых роз
возрос
зигзагом.
За гам
и жуть
взглянуть
отрадно глазу:
раба
крестов
страдающе-спокойно-безразличных,
гроба
домов
публичных
восток бросал в одну пылающую вазу.
1912
ОТ УСТАЛОСТИ
Земля!
Дай исцелую твою лысеющую голову
лохмотьями губ моих в пятнах чужих позолот.
Дымом волос над пожарами глаз из олова
дай обовью я впалые груди болот.
Ты! Нас - двое,
ораненных, загнанных ланями,
вздыбилось ржанье оседланных смертью коней,
Дым из-за дома догонит нас длинными дланями,
мутью озлобив глаза догнивающих в ливнях огней.
Сестра моя!
В богадельнях идущих веков,
может быть, мать мне сыщется;
бросил я ей окровавленный песнями рог.
Квакая, скачет по полю
канава, зеленая сыщица,
нас заневолить
веревками грязных дорог.
1913
А ВЫ МОГЛИ БЫ?
Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?
Несколько слов о моей жене
Морей неведомых далеким пляжем
идет луна -
жена моя.
Моя любовница рыжеволосая.
За экипажем
крикливо тянется толпа созвездий пестрополосая.
Венчается автомобильным гаражом,
целуется газетными киосками,
а шлейфа млечный путь моргающим пажем
украшен мишурными блестками.
А я?
Несло же, палимому, бровей коромысло
из глаз колодцев студеные ведра.
В шелках озерных ты висла,
янтарной скрипкой пели бедра?
В края, где злоба крыш,
не кинешь блесткой лесни.
В бульварах я тону, тоской песков овеян:
ведь это ж дочь твоя -
моя песня
в чулке ажурном
у кофеен!
ПОСЛУШАЙТЕ!
Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают -
значит - это кому-нибудь нужно?
Значит - кто-то хочет, чтобы они были?
Значит - кто-то называет эти плевочки
жемчужиной?
И, надрываясь
в метелях полуденной пыли,
врывается к богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит -
чтоб обязательно была звезда! -
клянется -
не перенесет эту беззвездную муку!
А после
ходит тревожный,
но спокойный наружно.
Говорит кому-то:
"Ведь теперь тебе ничего?
Не страшно?
Да?!"
Послушайте!
Ведь, если звезды
зажигают -
значит - это кому-нибудь нужно?
Значит - это необходимо,
чтобы каждый Вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!
1914
2125 год
Небо горсти сложило
(звезды клянчит).
Был вечер,
выражаясь просто.
На небе,
как всегда,
появился аэропланчик.
Обычный -
самопишущий -
"Аэророста".
Москва.
Москвичи
повылезли на крыши
сорокаэтажных
домов-коммун.
- Посмотрим, что ли...
Про что пропишет.
Кто?
Кого?
Когда?
Кому? –
Вечер
Звонок.
- Алло!
Не разбираю имя я...
А!
Это ты!
Привет, любимая!
Еду!
Немедленно!
В пять минут
небо перемахну
во всю длину.
В такую погоду
прекрасно едется.
Жди
у облака -
под Большой Медведицей.
До свидания! -
Сел,
и попятились
площади,
здания...
Щека - к щеке,
к талии - талией,-
небо
раза три облетали.
По млечным путям
за кометной кривизной,
а сзади -
жеребенком -
аэроплан привязной.
Простор!
Тебе -
не Петровский парк,
где все
протерто
задами парок.
На ходу
рассказывает
бывшее
в двадцать пятом году.
- Сегодня
слушал
радиокнижки.
Да...
это были
не дни, а днишки.
Найдешь комнатенку,
и то - не мед.
В домком давай,
фининспектору данные.
А тут - благодать!
Простор -
не жмет.
Мироздание!
Возьмем - наудачу.
Тогда
весной
тащились на дачу.
Ездили
по железной дороге.
Пыхтят
и ползут понемножку.
Все равно,
что ласточку
поставить на ноги,
чтоб шла,
ступая
с ножки на ножку.
Свернуть,
пойти по лесу -
нельзя!
Соблюдай рельсу.
А то еще
в древнее время
были
так называемые
автомобили.
Тоже -
мое почтеньице -
способ сообщеньица!
По воздуху -
нельзя.
По воде -
не может.
Через лес -
нельзя.
Через дом -
тоже.
Ну, скажите,
это машина разве?
Шины лопаются,
неприятностей -
масса.
Даже
на фонарь
не мог взлазить.
Сейчас же -
ломался.
Теперь захочу -
и в сторону ринусь.
А разве -
езда с паровозом!
Примус!
Теперь
приставил
крыло и колеса
да вместе с домом
взял
и понесся.
А захотелось
остановиться -
вот тебе - Винница,
вот тебе - Ницца.
Больным
во время оное
прописывались
солнечные ванны.
Днем
и то,
сложивши ручки -
жди,
чтобы вылез
луч из-за тучки.
А нынче
лети
хоть с самого полюса.
Грейся!
Пользуйся!..-
Любимой
дни ушедшие мнятся.
А под ними
города,
селения
проносятся
в иллюминации -
ежедневные увеселения!
Радиостанция
Урала
на всю
на Сибирь
концерты орала.
Шаля,
такие ноты наляпаны,
что с зависти
лопнули б
все Шаляпины.
А дальше
в кинематографическом раже
по облакам -
верстовые миражи.
Это тебе
не "Художественный"
да "Арс",
где в тесных стенках -
партер да ярус.
От земли
до самого Марса
становись,
хоть партером,
хоть ярусом.
Наконец -
в грядущем
и это станется -
прямо
по небу
разводят танцы.
Не топоча,
не вздымая пыль,
грациозно
выгибая крылья,
наяривают
фантастическую кадриль.
А в радио -
буря кадрилья.
Вокруг
миллионы
летающих столиков.
Пей и прохлаждайся -
позвони только.
Безалкогольное.
От сапожника
и до портного -
никто
не выносит
и запаха спиртного.
Больному -
рюмка норма,
и то
принимает
под хлороформом.
Никого
не мутит
никакая строфа.
Не жизнь,
а - лафа!
Сообщаю это
к прискорбию
товарищей поэтов.
Не то что нынче -
тысячами
высыпят
на стихи,
от которых дурно.
А тут -
хорошо!
Ни диспута,
ни заседания ни одного -
культурно!
Полдвенадцатого.
Радио проорал:
- Граждане!
Напоминаю -
спать пора! -
От быстроты
засвистевши аж,
прямо
с суматохи бальной
гражданин,
завернув
крутой вираж,
влетает
в окно спальной.
Слез с самолета.
Кнопка.
Троньте!
Самолет сложился
и - в угол,
как зонтик.
Разделся.
В мембрану -
три слова:
- Завтра
разбудить
в полвосьмого! -
Повернулся
на бок
довольный гражданин,
зевнул
и закрыл веки.
Так
проводил
свои дни
гражданин
в XXX веке.
